Не знаю как у вас, мои сегодняшние читатели, но у меня никогда не было в новогодние, майские (и далее по списку) праздники состояния полной эйфории, так захватывающего миллионы и миллионы граждан.
Причина тому, как мне кажется, заключается в моей увлеченности историей. Это позволяет фокусировать внимание на событиях и датах, которые другие люди вовсе не замечают. Просто события периодически проходят важные психологические рубежи – юбилеи, которые невольно принуждают переосмысливать причины и логику произошедшего.
Говорят, что у каждого молодого поколения должна быть своя война. Вопрос о том – лучше ли «холодная» война в умах, чем «горячая» на земле, приводит тупик. Ведь война в головах людей неизбежно материализуется. Это лишь вопрос времени. Такой багаж у нашего Отечества, что войн хватало на каждое поколение, причем в самых невероятных формах.
В новогоднюю ночь с 1994 на 1995 год, ровно 20 лет назад происходил кровавый штурм Грозного. Пока страна гуляла, солдаты и офицеры ВС РФ, в т. ч. известная Майкопская (131-я) ОМСБР наводили то ли Конституционный порядок, то ли, если верить столичным «правозащитникам», как раз нарушала эту самую Конституцию. Там были свои герои, свои предатели, свои победы и свои поражения, в архивы легла своя история и своя статистика. «Своя», ибо стране не нужна была эта война. Ребята там умирали, а в Москве, Екатеринбурге, Владивостоке шли гуляния. Армия была не готова к такому новому типу войны (или контртеррористической операции?), но долг свой выполнила. Впрочем, как и всегда в нашей истории. Учились на ходу, ценой тяжёлых потерь (131-я бригада потеряла в первые три дня боев не только весь дивизион ПВО из ЗРК «Тунгуска», но и командира подразделения — полковника Савина, не считая десятков БМП и танков вместе с экипажами). Я мог бы и написать целый аналитический доклад про это. Но вот сейчас он не нужен, ибо многие действующие лица еще «в игре», а это (по сути – политические перипетии) уже плоскость изучения политологии, а не истории.
Вместо этого у меня есть воспоминания тех, кто прошёл через эту войну. Есть такой сборник «Я был на этой войне (Чечня – 1995)», где автор фактически обезличен (благодаря коллективному дорабатыванию издания). Однако сам титульный автор (Вячеслав Миронов), оказался под Грозным в самый разгар боёв, когда появилось знаменитое выражение «48-е декабря», означавшее на солдатском языке, что до окончательной победы Новый год для них так и не наступит. Сборник примечателен тем, что он претерпел массу правок благодаря интернет-сообществу. Воспоминания, в отличие от той войны, стали действительно народными – собирались по крупицам, авторство размыто в сети. Народная война сменяется народными воспоминаниями, такая игра слов. Здесь я приведу размышления о войне, стране, людях — тех, кто поделился своими мыслями с интернетом и мной. Все стандартно: формула вопрос-ответ.
В этом году ещё один большой юбилей — 70 лет со дня взятия Рейхстага. Об этом сказано и так уже прилично. Да и моя цель в ином. Ветераны уходят, их век подходит к завершению. Следующее поколение уже не будет иметь возможности говорить с теми, кто сражался в крупнейшем военном конфликте за всю человеческую историю. Скажу лишь, что вот эта война как раз была понятна и нужна стране — решался вопрос её выживания, компромиссов перед лицом армагеддона никто не принимал.
Вот здесь есть другой бесценный источник — интервью с участником уже тех далёких событий. Это было лишь частью совместного с моим другом — Костей Щербининым проекта, который мы хотели заявить на конкурсную программу «Мемориала» (не путать с тем «Мемориалом», который хотел прикрыть Минюст). Но время рассудило иначе.
В воспоминаниях этих военных их правда и их зеркало эпохи. Надеюсь, что в уникальных строках каждый найдёт нужную, но свою пищу для ума. Имена участников сознательно не разглашаются.
Итак, поехали.

Здесь не должно было быть предисловия. Планировалось сразу пустить блок воспоминаний. Но всё же позволю себе ёмкий комментарий, чтобы попытаться глубже погрузить читателя в атмосферу этого интервью. Дело в том, что подбор материала для статьи в очередной раз столкнул меня с фактом, что герои этих войн олицетворяют собой несводимые к единому знаменателю величины. Они просто разные. Тон, обращения, фигуры речи – всё имеет свой неповторимый почерк эпохи. Некоторым участникам войны в Чечне я гожусь во внуки (что уж говорить про ветеранов ВОВ!), но это не мешает говорить на «ты», причем меня действительно просили иногда не переходить на «Вы». Это для прадедов, пожалуйста. «Какое „Вы“, я ж вроде недавно бегал похлеще твоего, неужто так время спешит», — часто именно такая трактовка, мне кажется, скрывается за их просьбой.
Затрагивать тему войны с «чеченцами» сложнее, чем с ветеранами Афганистана или ВОВ, мне так показалось. То ли воспоминания еще так свежи, может, слишком много замешано политики, кто-то вовсе до сих пор живёт войной… Но к их рассказам не получается примерить роль смиренного и благодарного слушателя, как часто бывает в историях про отгремевшие более полувека назад страницы прошлого. Здесь ты невольно сам становишься участником, перед которым ставят задачи, с которым чуть ли не советуются («Вот ты б как сделал?»). Того и гляди – через миг побежишь по пересечёнке с рассказчиком, подбирая патронташ.

 — Как попал на войну?

 — В УВД приехали. Сидит один «дяденька начальник». Говорит: «Завтра поедете в Чечню». Ладно, ради Бога. Спросил его о том, как нам с ребятами добираться. По идее группу везут на автобусе, но он нам (всего было 4 человека – прим.) говорит: «Садитесь на электричку и давайте на Москву, там на вокзал, оттуда на поезде до Владикавказа». Нет, ну верно говорят, что у нас в стране все через одно место проходит, хотя бы раз… Ага. Я и говорю, что нам бы автоматы получить. А он нам: «Поедете с табельным». Ну, вообще, на рыбалку на Клязьму поехали как будто! В Моздоке якобы нас оформить должны были.
Кое-как получили автоматы, снаряжение. Тюки у нас больше нас были за спиной. Добирались с горем пополам, несколько тысяч спустили на транспорт. С автоматами наперевес, так хоть бы кто поинтересовался куда мы и зачем. Не, ППСники нас только углядят и, надо это видеть, сразу тикают в другую сторону, как на разводе караула. На вокзале люди спросили: «Куда мы?». Андрюха (я был старшим группы, держал молчание) говорит: «В южные края, на отдых, значит». Всё понятно.

- Где проходила черта мирной жизни и, как ты выразился, «заварухи»?

 — С третьего раза мы всё же добрались до Алании. Там наши (МВД и ОМОН – прим.) все в «брониках» и со стволами, а тут мы с вокзала – залётные туристы, блин. Добирались и так с приключениями… Чуть не пришлось отбиваться по дороге от «любопытных спецназовцев». Потому такая обстановка даже и не напрягала уже. Подошел к парнишке (с двухмесячной бородой) и спросил: «Как до штаба группировки добраться?». Он мне всё объяснил. Туда, потом туда, еще сюда, за тем поворотом направо. Короче, поймали машину и помчали на место. Вот в штабе уже что-то отдаленно напоминало о том, что всё серьёзно, хотя и тут хватало всего.
Штаб был в самой глубине. Мы чуть с парнями не потонули в грязи, пока добирались до него. А там на входе еще и охрана. Нельзя в нечищенной кирзе к начальству, видите ли. Я в качестве старшего группы туда влетел, а у меня АКМ на входе отбирают. «Сдавай», — говорят. А я дурак что ли? Они его заныкают, а я потом как в бой? Согласился только магазин отстегнуть. Пропустили. Полкан меня встретил матом, мы опоздали на день из-за дорожных «приключений». Я был уже и не прочь обратно вернуться, дома точно лучше. Но полковник вроде что-то начал соображать, вызвал связного, сказал ехать в Ханкалу. «Попутку ловите сами», — нормальное такое напутствие. Тут и пошло-поехало.

- Хочешь сказать, бюрократия и армейская бытовуха досаждали больше, чем сама война?

 — Ага. Только это тоже часть войны. В Ханкалу ведь еще попасть надо было. Там ребята из ОМОНа вернулись с операции, я к ним пошёл. Говорю: «Нам бы на передовую. Подхватите?». Те: «Без проблем. Только после 16:00 нельзя передвигаться по маршрутам, можно в лоб получить (снайперскую пулю – прим.) или от фугаса выхватить. Но нам можно до половины пятого». Ждали «броню» (БТР – прим.) в «гостевом домике». Ты вообще себе представляешь что это? Да ты б там и часа не вынес. Когда подали транспорт, мы себя ощущали в раю, оказавшись внутри него, вырвавшись из той зловонной ямы. По уши в грязи, потеряв ботинки, стерев ноги… Проиграли, не начав драться. Но нам было хорошо, особенно после «чая». Ну, надо ж под вечер чайка хряпнуть (прищуривается – прим.)…

- А после Ханкалы был Грозный?

 — Когда мы прибыли в Ханкалу, то нас в местном штабе послали очень далеко. «Нафиг вы тут нужны?», — и так раз десять. Закончилось всё несколько знакомо: «Ловите вертушку». Ловите, блин. «Ловец Сергей», – отличный позывной мог бы быть. В Грозном, слава Богу, «батяня» (командир батальона – прим.) золотым мужиком оказался. Многих от глупостей уберег. В Грозном по началу расположились в импровизированных бараках, которые обогревались от печек, топившихся солярой. Дышать на втором ярусе было невозможно. Да и спали по два-три часа в день, поэтому к моменту появления дров дикая усталость стала нормальным состоянием. Про солярку не вспоминалось.

 — Город какое впечатление производил?

 — Решето. Развалины, смерть, солдатский быт незатейливый, но чаще смерть. Понимаешь, если б я к тебе в гости с гранатомётом зашёл и «жахнул», ты б, наверное, не очень рад был. Правильно? Вот и местным жизнь сломали. Русским, нерусским – всем. И чёрт пойми с кем воюешь – то ли местные мародеры носятся, то ли бородачи из наёмных. До рукопашного дело не доходило (в отличие от начала войны, в 1995 году – прим.), на расстоянии друг друга били, очень много на фугасах рвалось. Дыра дырой, если по-нашему, по-простому.

 — Было ощущение точки невозврата? Реально понимал, что миг и всё?

 — Ну, я ж не штурмовик или морпех, я не носился на передовой в самом пекле. Колонны сопровождали, безопасность тыла обеспечивали, зачищали город при надобности. Так скажу, что перебдеть пришлось не в бою. Искали как-то вертушку на аэродроме, чтобы передислоцироваться. Сюда сунулись, туда. Везде шлют сам знаешь куда. Но попался один дяденька. Восьмёркой (МИ-8 – прим.) «рулил».
Мы залезли кое-как. Я спрашиваю: «Взлетаем?». Мне отвечают: «У нас перегруз, попытаемся – авось не навернёмся». Значит, всё прошли, а тут, как корова, сейчас распластаемся и всё. Пилот сказал: «Сейчас попрыгаем на пузе и вверх». Попрыгали, ерш твою… Повезло, короче. Вот тогда реально как-то передернуло аж нас.

 — Воевать в Чечне – это как?

 — По-разному. Когда от своих «привет» прилетит из «граника» (гранатомёта – прим.), когда местные начудят. Ну, думаю, зашибись – от своих лечь в землю. Местные иногда за несколько соток (рублей – прим.) фугасы подкладывали по заданию боевиков. Да и без них хватало глупостей. У нас Саша, сержант, так за коньяком сбегал… Ему показали в сторону кустарников, там дорога короче. Он туда рванул, а там растяжка. Бах. Всё.
Тем временем война по расписанию, чего уж тут. С утра до вечера тишина относительная. А вот с девяти до полуночи не смолкало вообще, голову не высунуть. Пальба регулярная и не ясно с какого направления. «Которую пулю слышишь, ту не бойся», — так говорили меж собой. Снайперы ещё работали мастерски у них (боевиков – прим.), ночью курильщиков выкашивали — будь здоров. После возвращения домой на лазерные указки реакция была резкая, автоматически падали на пол. Кто-то на любые хлопки дико реагирует.

 — Место армейским байкам нашлось?

 — Не без этого. Ребята находчивые, особенно таганрогский ОМОН один раз отличился. Приехали за красивой картинкой телевизионщики из Москвы. Главная у них хотела снять мирный план, чуть ли не будничный рабочий день. Да какое тут – каждый час рвутся мины и очереди строчат по кварталам. Города не было, был, этот, как его – «дух безнадеги». Но она валюту предлагала за эпизод с трамваем. Выкатили «восмидесятку» (БТР-80 – прим.), к ней сзади прицепили трамвай, у которого снесено половина корпуса. Парни внутри движение изображали. Ваня, командир, попросил еще валюты, чтобы оттащить назад состав, но корреспондентша отказалась. Трамвай бросили у моста, следующим вечером его на куски разнесло миномётным огнём.

 — Закругляемся… Зачем поехал в Чечню?

 — Не за деньгами. Это точно. Отметка нужна была о том, что был в «горячей» командировке тогда. А сейчас, хм, не объяснить. Надо было. И всё.

- Еще раз поехал бы туда?

 — Нет. В тот Грозный не вернусь.

 — Я не знаю о чём и говорить толком…

- Ну, у нас как раз для такого случая есть небольшой список вопросов. Для начала, расскажите, как вы были призваны? Где вы были призваны?

 — После окончания 10-го класса я поступил в Ленинградское военно-медицинское училище им. Щорса. Год проучился, началась война. Нас досрочно выпустили офицерами, хотя мы должны были проучиться два года, но не доучились. Мы переоделись (из медицинских халатов в полевую форму — прим.) и распределились по частям. Я попал, можно сказать, в престижную, особую часть — 4 гвардейский миномётный полк.

 — Сразу возникает вопрос, как вы так удачно смогли попасть? Был отбор или его величество, господин случай?

 — Ну, всё имело четкую организацию по армейскому образцу… После выпуска нас направили в Москву, в штаб формирования. Мы располагались, насколько помню, в общежитии Первого московского медицинского института и туда приезжали из частей, как мы их называли – «торговцы», которые и приглашали к себе. Я был тогда комсомольцем. И в эти части отбирали наиболее морально устойчивых людей. Эти части были ядром, туда набирали людей из центральных областей (Московская, Ивановская, Горьковская, Рязанская). А вот первые 8 гвардейских миномётных полков (БМ-13, знаменитые «Катюши» и «Андрюши» — прим.), еще не сделавших ни единого залпа, уже принято было считать элитными — гвардия всё же. Эти формирования лично отбирал начальник 1-го Краснознамённого артиллерийского училища им. Красина, полковник Баженов, позже ставший маршалом артиллерии. Формирование проводилось…

P.S. Да, я опять успел точно к 23-му февраля. Интервьюировал про ВОВ Константин Щербинин, редактировал Илья Козлов.