Ректор «Вышки» Ярослав Кузьминов о реформах в образовании на благо модернизации.

Пока продолжается прием абитуриентов в вузы, ректор Высшей школы экономики (ГУ-ВШЭ) и глава комиссии Общественной палаты по образованию ЯРОСЛАВ КУЗЬМИНОВ рассказал корреспонденту РБК daily ВЯЧЕСЛАВУ ЛЕОНОВУ, как приживается система поступления через ЕГЭ и что в ней нужно менять, как российским вузам стать конкурентоспособными, что необходимо перенять из китайской системы образования и почему «Вышка» введет курс китайского языка на всех факультетах.

— Чем этот год отличается от предыдущих в том, что касается набора студентов?
 — Это второй год, когда действует новый порядок зачисления в вузы: никаких привычных вступительных экзаменов — только ЕГЭ или предметные олимпиады. Особенность именно этого года в том, что у абитуриентов появилась достоверная информация о своих шансах. В прошлом году люди имели право подавать документы во все вузы, но еще не знали, какое место они в этом соревновании займут. Теперь вузы уже имеют опыт 2009 года, у многих на сайтах висит средний проходной балл-2009 по каждому факультету. Год на год не приходится, но это очень серьезный ориентир. Например, в «Вышку» в прошлом году пришло 8,5 тыс. абитуриентов, в этом году на 800 меньше будет. То есть ушел «хвост» вот этих людей, которые приходили с 220 баллами из 400 и думали, что смогут с ними пройти в «Вышку» на бюджет. Думаю, в течение лет пяти люди начнут полностью ориентироваться и видеть ту группу вузов, куда у них есть шансы попасть.

— А демографический провал начала девяностых уже ощущается? Какие из-за этого могут быть последствия?
 — Мы скользим в эту яму уже несколько лет, и это будет важным фактором еще лет пять-шесть. Число выпускников школ уменьшается в среднем на 5—10% в год. У меня есть ощущение, что 2010 год будет критическим примерно для 20—25 государственных вузов (о негосударственных даже не говорю), которые в очередной раз недоберут студентов на бюджетные места, и это заставит Министерство образования решать вопрос об их закрытии или присоединении к другим вузам. Потом этот процесс ускорится, но, я думаю, 2010 год будет в этом плане переломным. Откладывать будет больше нельзя.

— Как, на ваш взгляд, приживается новая система аттестации в школе и зачисления в вузы по ЕГЭ? Что в ней еще следует поменять?
 — Система отрабатывается уже семь лет, и я могу выделить три рода недостатков. Начну с самых легко устранимых. Например, проблема «части С» — это не тесты, а что-то вроде эссе или письменной работы. Вот эту третью часть ЕГЭ не посылают в Москву, а проверяют в самих регионах. Еще в 2003 году Российский общественный совет по развитию образования (его возглавляем мы с ректором МГУ академиком Садовничим) ставил вопрос, чтобы изменить этот порядок и передавать третью группу вопросов из одного региона в другой на основе случайного распределения. К сожалению, это так и не сделано. Оценки по третьей части часто завышаются, а это как раз те баллы, которые дают возможность поступления в ведущие вузы. Не из коррупционных соображений это делается — просто дается негласная установка, чтобы регион выглядел не хуже других. Вот это устранимая вещь. Точно так же, как и низкое качество вопросов по целому ряду предметов, в первую очередь гуманитарных. Я считаю, надо минимизировать «вес» тестов по истории и литературе. Причем по литературе я бы вообще отказался от тестов — пусть ЕГЭ будет сочинением, это нормальная форма.

Второй уровень проблем — организация самого ЕГЭ в малых городах и селах. Там детям нередко помогают сдать экзамен — это просто входит в местную культуру. Мы, наверное, должны потратить больше ресурсов на то, чтобы эти испытания проводили люди со стороны. Это вполне возможно сделать. Понадобятся некоторые вложения в защиту информации, организационные мероприятия — примерно 3 млрд руб. федерального бюджета, где-то 0,3% общего бюджета образования. Зато у нас в обществе не будет постоянных сомнений и недоверия. Пока мы не готовы, но, думаю, года через два-три к этому придем.

Наконец, есть глубинная проблема, которую устранить довольно тяжело, — это воздействие ЕГЭ на школы. Последние два года средняя школа жестко работает на ЕГЭ. Каким-то самым плохим школам это помогло — у них хотя бы ориентир какой-то появился. А вот школам посильнее и детям посильнее это мешает. Натаскиванием мы занимаем практически два самых креативных года жизни — 15—17 лет. Это время формирования человека, когда он не зубрить должен, не учить заранее подготовленные ответы, а фантазировать, проявлять индивидуальность.

— Если продолжить разговор о нововведениях: я у вас на сайте обнаружил среди новых специальностей востоковедение. Зачем вы его вводите?
 — Это, кстати, уже второе востоковедение в «Вышке» — на факультете мировой экономики и политики уже лет пять есть восточное отделение, где тоже изучают китайский и японский языки. Новое отделение, куда такой неожиданно сумасшедший конкурс, — это отделение философского факультета. Мы ведь развиваемся так: или остро реагируем на рыночные потребности (логистика, например, или бизнес-информатика), или находим группу ученых, которая неудовлетворена состоянием своей науки и хочет основать факультет с чистого листа (так появились философский и исторический факультеты). Восточное отделение — реакция на очень большой спрос. Это в основном китайская, в меньшей степени японская культура. В XXI веке на смену двуязычию (национальный плюс английский) у большей части культурных людей должно прийти трехъязычие — те же два плюс китайский. Для России это особенно актуально. Мы на 70% выпускаем специалистов для бизнеса, и эти выпускники будут с удовольствием восприниматься работодателями как работники их подразделений, ориентированных на китайский рынок. На это многие абитуриенты, думаю, и ориентируются. Этим летом мы в три раза увеличили число контрактных мест на востоковедении, и все равно еще больше контрактов заключено. По всей видимости, мы должны в будущем году предложить курс китайского языка и для студентов других факультетов, чтобы этот спрос удовлетворить.

— У вас в ГУ-ВШЭ образование дается только по западной системе «4+2» — бакалавриат+магистра­тура. Вы считаете, в будущем у этой схемы в России нет альтернативы? Или можно параллельно оставить классическую пятилетку?
 — Система пятилетней подготовки специалиста — это не проблема количества лет обучения, а проблема указания конкретного места работы выпускника. Система сложилась еще в пятидесятые годы, когда готовились люди под конкретное место. Например, инженеры по сельхозмашинам, которые только с определенными моделями комбайнов работали. Но с тех пор многое изменилось, и жизнь технологии, которая в середине прошлого века составляла 20—30, а порой и 50 лет, теперь сократилась до 3—10 лет. Готовить человека под конкретное место просто бессмысленно. Это не проблема планового или рыночного хозяйства, а проблема отсутствия предвидения. В этих условиях подготовка человека за пять лет по узкой специальности превращается в пустую растрату ресурсов. И государства, которое за это платит, и человеческих ресурсов: люди тратят лучшие годы жизни, чтобы изучать на старших курсах то, чем они заведомо заниматься не будут. У нас только каждый третий технолог идет на работу по специальности, хотя бы близкой к своей, и только каждый пятый выпускник-педагог идет работать в школу. Вот цена этих пяти лет.

— Ну вот, к примеру, учится человек пять лет на инженера-программиста. Что может за несколько лет поменяться в языке С++, чтобы он не смог работать по специальности? А вот бакалавры в технических вузах считаются недоучками и с учетом магистратуры вынуждены учиться на год дольше, чем инженеры.
 — По отношению к постоянно меняющемуся рынку труда, что бы вы ни окончили — бакалавриат, магистратуру, аспирантуру, вы все равно недоучка. Особенность наступившего времени в том, что человек постоянно должен доучиваться. Давайте не забывать и о том, что большинство людей начиная с четвертого курса уже где-то работают. То есть им, чтобы где-то устроиться, достаточно было трех лет. Мы первыми из ведущих вузов, по сути, заместили пятилетку шестилеткой (на одном бакалавриате никто не останавливается). И, знаете, наших магистров-юристов, например, особенно хорошо берут на работу, потому что мы по сравнению с пятилеткой даем и более глубокую подготовку по самому праву и ряду экономических курсов, которые потом помогают им как юристам в бизнесе. А программист — это, извините, вообще не высшее образование. Чтобы писать программный код, достаточно среднего технического. У нас и не учат на программистов: мы готовим тех, кто занимается software engineering — это управление разработкой программного продукта, руководство командами программистов.

— Кроме устаревшей системы подготовки специалистов какие еще вызовы стоят перед российским образованием? Что нужно поменять в этой системе, чтобы подготовить кадры для модернизации экономики?
 — Нужны структурные перемены. У нас очень серьезная диспропорция: высшее образование получают уже больше двух третей выпускников школ, и это вдвое больше, чем требует экономика. Доля работников с высшим образованием в самых развитых странах не превышает 30% и по мере роста производительности труда будет увеличиваться до 40—50% к середине XXI века. Образование уровня техникума или ПТУ стало социально непривлекательным, поэтому сложилась традиция, что культурный человек должен окончить вуз. Последствия этого оказались очень плохие. Сегодня в России множество людей, претендующих на то, чтобы быть креативщиками или начальниками, но практически нет квалифицированных исполнителей. Наши ПТУ выпускают людей в среднем на два разряда ниже, чем требуется производству. Техникумы у нас перегружены рудиментами среднего образования — до половины времени занято тем, что люди повторяют программу средней школы и в итоге не успевают обучиться нужным навыкам. Система начального и среднего профессионального образования должна быть модифицирована как условие реформы самих вузов, куда сейчас идут абсолютно все, кто хочет как-то учиться, а это неправильно. Сейчас у нас 30% рабочих мест в экономике — для людей с высшим образованием, а мы выпускаем с вузовскими дипломами 60%. И вот эти люди недовольны жизнью, для них нет нормальной работы. С другой стороны, есть дефицит кадров на любые места, где надо руками работать, и мы для этого ввозим и ввозим, скажем так, неграждан.

— То есть для индустриального развития вузов нужно меньше, да лучше, плюс возродить советскую систему профтехучилищ?
 — Советская система профобразования умерла, надо постричь траву на ее могиле и выстроить другую. А другую систему я наблюдал в Китае или, например, в Финляндии. Расскажу про китайскую. Вы приезжаете в большой кампус — там 10 тыс. человек учится: от парикмахеров и водителей до гидов-переводчиков. Учатся они ровно столько, чтобы освоить какую-нибудь профессию. Парикмахер — четыре месяца, токарь-станочник — год. Дети там, конечно, не те, что идут в вузы, но они понимают, чему конкретно и зачем они пришли учиться, и учатся как следует, а не бьют баклуши. Учат их преподаватели, которые получают в среднем в полтора раза больше, чем самый квалифицированный рабочий на реальном производстве. Чтобы сделать так же, нам не понадобится даже увеличивать бюджеты: нужно просто в таких заведениях сделать нормальные сжатые программы, «заточенные» конкретно под то, что человеку понадобится на рабочем месте, а оставшихся денег хватит, чтобы нанять преподавателями нормальных людей с рынка и платить им нормальную зарплату. Пока мы не сориентируем выпускников школ, что есть другой путь нормально зарабатывать, мы не изменим ситуацию в наших вузах. Давайте опять с Китаем сравним. У них 15% выпускников школ идут в вузы, у нас — 65%. Китайские студенты реально учатся, а наши зачастую нет.

— А что следует сделать в самом высшем образовании?
 — Основная проблема — это восстановление исследовательской функции университетов. Высшее учебное заведение — это место, где преподают исследователи. А у нас сегодня только каждый шестой преподаватель вуза ведет научные исследования — это совершенно фантастический показатель, которого, по-моему, нет больше нигде в мире. Следовательно, нам нужно за десять лет (быстрее не получится, но за десять лет мы обязаны это сделать) сформировать новый корпус преподавателей, которые занимались научной работой, потому что только такие люди могут подготовить абсолютно необходимую для общества прослойку инноваторов. Преподаватель, который только читает по чужому учебнику, таких людей воспитать не сможет. Мы должны выделить большую группу исследовательских университетов (больше, чем нынешние 11) и внутри остальных университетов выделить некоторые исследовательские части, поддержать их хотя бы в соотношении 2:1. Один рубль образовательного бюджета, один — научного, меньше нельзя. Фактически мы должны удвоить бюджет высшего образования с нынешних 400 млрд руб. по крайней мере до 800 млрд. Это, кстати, будет соответствовать расходам на высшую школу в других странах: там стандарт для финансирования — 1,2—1,8% ВВП. Это серьезная задача, и проблема в том, что ее необходимо решить, не снижая долю студентов в системе образования. У нас больше всех в мире студентов на 10 тыс. населения (605 человек), но ни один президент не сможет эту долю уменьшить. Есть вещи, где никакая власть, какой бы популярной она ни была, не сможет пойти против желания населения. А население желает получить высшее образование.

— И какой может быть выход?
 — Выход только один — так называемый прикладной бакалавриат. Это факультет того же университета, который готовит квалифицированных исполнителей на базе двухлетнего вузовского образования. То есть это три года, два из которых — нормальный академический бакалавриат, а третий — это тот самый техникум, подготовка по конкретной специальности. Прикладным бакалавром может быть, например, трэвел-агент, мастер на производстве, фельдшер и т.д. В чем отличие от техникума и того же китайского центра получения квалификации? Это часть университета: человек чувствует себя студентом вуза, у него те же права и есть возможность перевестись на академический бакалавриат. В отличие от нынешней системы, когда ты сначала учишься в техникуме, потом служишь в армии, потом еще пять лет учишься в вузе. Это психологическая характеристика, но она очень важна. Если 80% населения хочет давать своим детям высшее образование, надо его давать. При этом мы никак не обманываем людей с точки зрения карьеры. Кстати, мы в «Вышке» в этом году открыли профильный прикладной бакалавриат для Банка России.

— Вот вы упомянули, что нужно выстроить вузовскую науку. Сейчас в стране национальная идея — это модернизация и инновационный рывок, а в Сколково строится «силиконовая долина». Между тем и калифорнийская Silicon Valley, и другие известные инновационные кластеры возникали как раз вокруг университетов. Вы считаете, России следует пойти по этому пути и построить в Сколково университет?
 — Сколково — это совсем не «силиконовая долина», у него другой формат и другие задачи. Silicon Valley — это просто место, где инновационный бизнес расположился рядом, чтобы было интереснее. В это, конечно, были вовлечены и Berkley, и Stanford. Цель Сколково — это, во-первых, привести в Россию ведущие компании, финансирующие НИОКР. А во-вторых, мы предполагаем, что в Сколково будет создан ряд Graduate schools, имеющих исключительно магистерские и аспирантские программы. Эти школы будут принадлежать нескольким ведущим российским и западным университетам. Вот Высшая школа экономики совместно с ведущим национальным техническим университетом ЛИТМО (СПбГУ ИТМО. — РБК daily) собирается создавать Graduate school of computer science. Мы еще Физтех хотим пригласить. Такие же школы будут созданы по наноматериалам, по вопросам энергетики, по биотехнологиям и т.д. Я думаю, это оптимальная форма взаимодействия.

Оригинал на сайте ГУ-ВШЭ и на сайте РБК daily.